«Королевская битва» Киндзи Фукасаку и японское ощущение жизни

[nikolai_karpitsky]

Фильм Киндзи Фукасаку «Королевская битва» мне приносили два раза. Оба раза смотрел и стирал – бессмысленная кровавая бойня. Когда же принесли в третий раз, понял его глубину и оставил у себя. В этом фильме заостряется существенная черта японского ощущения жизни, которая обычно проходит мимо восприятия европейца.
Сюжет простой. Пятнадцатилетние школьники вывозятся на остров, где им поручается убивать друг друга. Руководит игрой школьный учитель, которого играет Такеши Китано. Каждому школьнику надевают ошейник, который, взрываясь, отрывает голову. Если через 72 часа остается в живых больше одного ученика, то взрываются все. Задача – выжить только одному.
Фильм предельно натуралистично показывает бессмысленную бойню: в самой смерти нет ни романтики, ни героизма – это кровь, мясо, грязь. Абсолютно ничего возвышенного. Вот голая эмпирическая действительность – она абсурдна и абсолютно бессмысленна. На первый взгляд кажется, что фильм ни о чем. Однако в фильме несколькими штрихами дается пара-тройка намеков на какое-то движение в душе учителя. Вот в самом начале фильма ученик хулиган резанул ножом по ноге школьного учителя и убежал. Несчастный учитель уковылял со сцены. Вот сцена, где жестокий учитель-злодей, инструктируя школьников, как им следует убивать друг друга, между делом сам внепланово прикончил двоих. Вот появляется неожиданная сцена, когда девочка уже ждет неотвратимой гибели от руки одноклассницы, но вдруг появляется учитель и предлагает ей… зонтик. «Не промокни», - заботливо говорит, и вновь исчезает. И, наконец, последние сцены. Выясняется, что учитель тайно любил эту девочку. Он показывает трем незапланированно выжившим ребятам свой рисунок взаимоистребления школьников, написанный как бы детской рукой, а затем убивает себя. Ясно, что в душе учителя произошли какие-то скрытие тектонические движения, но так и не нашли выхода – учитель мертв. Если бы это был европейский фильм, то внутренний план развития героя обязан был бы разрешиться в кульминации, чаще всего – в хеппи энде, но можно и наоборот. Здесь же никакого разрешения в эмпирической действительности не происходит, она так и остается абсолютно бессмысленной. А внутренняя жизнь постоянно присутствует где-то за кадром, и лишь по отдельным намекам можно догадываться о ее движении.
Именно в этом выразилось специфически японское ощущение жизни. Внутренний план жизни души никогда не находит своего разрешения в эмпирической действительности, которая, в силу этого, предстает в своей абсурдности. Однако по отдельным едва заметным намекам, мы можем в бессмысленности эмпирической действительности угадать скрытые тектонические движения внутренней жизни.
Если смотреть японское анимэ, то с непривычки кажется, что оно переполнено бессмысленными кровавыми сценами. Однако потом понимаешь, что в этом проявляется особое японское воззрение на жизнь: эмпирическая реальность и должна быть бессмысленной, ибо не способна вместить внутренние движения души. Однако за внешним, казалось бы бессмысленным сюжетом как правило всегда проглядывает второй план, раскрывающий подлинное внутреннее содержание жизни героев. Когда, после привыкания к японскому анимэ, вновь обращаешься к европейским фильмам, то невольно и тут начинаешь искать скрытый второй план. А его и нет! Все скрытые внутренние душевные процессы обязательно переходят на первый план, разрешаясь в эмпирической действительности и сообщая ей определенность и осмысленность. Все становится просто и понятно, только остается какое-то ощущение пустоты.

Comments

[freenemo.livejournal.com]

По моему, Вы описываете две крайности: с одной стороны «невыразимость» внутренней жизни в эмпирическом мире, и с другой наоборот – стремление полностью перенести внутреннее во внешнее. Мне кажется здесь нет проблемы выразимо или не выразимо это внутреннее в эмпирическом внешнем (хотя что-то выразимо несомненно – взять хотя бы тот же эпизод с зонтиком где учитель своим поступком выразил какие-то свои душевные движения к этой девушке), а есть проблема в степени понимания этих выражений для Другого. Например, я сижу и разговариваю с каким-то человеком. Я к нему как-то отношусь. Допустим, люблю. В словах при разговоре я этого впрямую не произношу, но по каким-то моим сознательным или подсознательным поступкам или косвенным фразам в процессе разговора человек имеет шанс понять мое к нему отношение. То есть здесь именно проблема интерпретации и понимания а не выразимости или невыразимости внутреннего во внешнем (в любом случае как-то мы это выражаем) и, следовательно осмысленности или бессмысленности окружающего мира.

[karpitsky.livejournal.com]

Здесь у меня речь идет не о том, как отдельный человек может постигать внутренне, в конце концов, он может одновременно понимать разные культурные традиции, а о том, как в восприятии проявляется культурная обусловленность. А она такова, что человек, настроенный на художественный язык европейский фильмов не понимает фильмы японские, которые кажутся ему бессмысленными. Когда же он изменяет способ художественного восприятия, т.е. обращает внимание не на формы целостного выражения внутреннего плана в эмпирической сфере, а на намеки на внутренний план (которым в эмпирическом восприятии обычно не придают значения), то тогда он постигает в японских фильмах нечто такое, что уже не может найти в европейских фильмах.