«Королевская битва» Киндзи Фукасаку и японское ощущение жизни

Фильм Киндзи Фукасаку «Королевская битва» мне приносили два раза. Оба раза смотрел и стирал – бессмысленная кровавая бойня. Когда же принесли в третий раз, понял его глубину и оставил у себя. В этом фильме заостряется существенная черта японского ощущения жизни, которая обычно проходит мимо восприятия европейца.
Сюжет простой. Пятнадцатилетние школьники вывозятся на остров, где им поручается убивать друг друга. Руководит игрой школьный учитель, которого играет Такеши Китано. Каждому школьнику надевают ошейник, который, взрываясь, отрывает голову. Если через 72 часа остается в живых больше одного ученика, то взрываются все. Задача – выжить только одному.
Фильм предельно натуралистично показывает бессмысленную бойню: в самой смерти нет ни романтики, ни героизма – это кровь, мясо, грязь. Абсолютно ничего возвышенного. Вот голая эмпирическая действительность – она абсурдна и абсолютно бессмысленна. На первый взгляд кажется, что фильм ни о чем. Однако в фильме несколькими штрихами дается пара-тройка намеков на какое-то движение в душе учителя. Вот в самом начале фильма ученик хулиган резанул ножом по ноге школьного учителя и убежал. Несчастный учитель уковылял со сцены. Вот сцена, где жестокий учитель-злодей, инструктируя школьников, как им следует убивать друг друга, между делом сам внепланово прикончил двоих. Вот появляется неожиданная сцена, когда девочка уже ждет неотвратимой гибели от руки одноклассницы, но вдруг появляется учитель и предлагает ей… зонтик. «Не промокни», - заботливо говорит, и вновь исчезает. И, наконец, последние сцены. Выясняется, что учитель тайно любил эту девочку. Он показывает трем незапланированно выжившим ребятам свой рисунок взаимоистребления школьников, написанный как бы детской рукой, а затем убивает себя. Ясно, что в душе учителя произошли какие-то скрытие тектонические движения, но так и не нашли выхода – учитель мертв. Если бы это был европейский фильм, то внутренний план развития героя обязан был бы разрешиться в кульминации, чаще всего – в хеппи энде, но можно и наоборот. Здесь же никакого разрешения в эмпирической действительности не происходит, она так и остается абсолютно бессмысленной. А внутренняя жизнь постоянно присутствует где-то за кадром, и лишь по отдельным намекам можно догадываться о ее движении.
Именно в этом выразилось специфически японское ощущение жизни. Внутренний план жизни души никогда не находит своего разрешения в эмпирической действительности, которая, в силу этого, предстает в своей абсурдности. Однако по отдельным едва заметным намекам, мы можем в бессмысленности эмпирической действительности угадать скрытые тектонические движения внутренней жизни.
Если смотреть японское анимэ, то с непривычки кажется, что оно переполнено бессмысленными кровавыми сценами. Однако потом понимаешь, что в этом проявляется особое японское воззрение на жизнь: эмпирическая реальность и должна быть бессмысленной, ибо не способна вместить внутренние движения души. Однако за внешним, казалось бы бессмысленным сюжетом как правило всегда проглядывает второй план, раскрывающий подлинное внутреннее содержание жизни героев. Когда, после привыкания к японскому анимэ, вновь обращаешься к европейским фильмам, то невольно и тут начинаешь искать скрытый второй план. А его и нет! Все скрытые внутренние душевные процессы обязательно переходят на первый план, разрешаясь в эмпирической действительности и сообщая ей определенность и осмысленность. Все становится просто и понятно, только остается какое-то ощущение пустоты.

Мистический опыт запредельного

Очень часто различного рода мистики выход в запредельное смешивают с измененными формами сознания. Можно сколько угодно трансформировать сознание, изменять восприятие, открывать шестые, седьмые и прочие чувства, но при этом мы все равно остаемся в пределах собственной субъективности. Выход в запредельное предполагает отрыв от собственного мира, что неизбежно сопровождается состоянием абсолютного ужаса. Привыкнуть к нему невозможно, ибо привыкают только к тому, что привычно в своем мире, тут же речь идет о принципиальном отрыве от мира. А поскольку к этому ужасу невозможно подготовиться, то и невозможно представить себе добровольца, который решиться выйти за этот порог в запредельное. Зато желающих получить трансформированный опыт собственного сознания сколько угодно, и после первых же опытов они гордо заявляют о постижении особого эзотерического знания.
Я много раз подходил к этой границе, в основном, во сне, но никогда не решался ее переступать. Обычно это видится, когда привычный город вдруг обрывается на границе дремучего леса. Здесь город символизирует мой жизненный мир, лес – его границу. По мере приближения к лесу усиливается страх, свидетельствующий о том, что ослабевает моя привязанность к миру собственной субъективности. Полностью разрушить эту привязанность - все равно, что умереть – также страшно, а может и более.
Я чувствовал, если решиться пройти сквозь этот лес, то можно выйти в другой мир, проснуться где-нибудь в другой жизни. Но так и не решался. Как-то раз в одном из сновидений я случайно оказался совсем близко к границе. Была ночь, а граница между миром и лесом напоминала вспаханную межу. Я шел по ней и неосторожно переступил в сторону леса. Меня окутала тьма и стало засасывать. Кто-то в образе ведьмы неумолимо тащил меня в глубь темноты. Я знал, что поддаться страху означает погибнуть. Кто бы ни тащил меня, источник зла или жертва зла, я должен был принять его и спасти. И только через это мог спастись сам. Я не стал вырываться, выдергивать руку, но лишь крепче ее сжал и потянул назад. В состоянии полной беспомощности я обратился к буддистской установке на таковость, реализующей опыт шуньи. И тогда ясный свет вывел меня.