Ностальгия повсюду быть дома

Различие между культурно обусловленным опытом телесности в Китае и Японии можно видеть по постановке поединков в китайских и японских фильмах. Китайская постановка передает, прежде всего, движение. Поединок превращается в своеобразный танец, который может продолжаться сколь угодно долго. Движения героев сливаются с общекосмическими ритмами, благодаря чему их тела наполняются мировыми силами и преодолевают собственную ограниченность. Героям уже не страшны даже тучи стрел, ведь их танец боевых движений выражает движение общемировой жизни, над которой стрелы не властны. Герои приобретают сверхъестественную реакцию, и, порой, побеждают даже силу гравитации. В постановке японских поединков все иначе. Герои неподвижно стоят друг против друга. Ничего не происходит. Потом подобно молнии картину рассекает едва уловимая для глаза вспышка движения. Один из героев падает, другой замирает в неподвижной позе. В этих постановках выражается особый, обусловленный культурой опыт собственной телесности. В китайской культуре этот опыт раскрывается динамично, в становлении. Тело – не вещь, это процесс. Если этот процесс органично вплетается в общемировое становление жизни, то в самом теле раскрываются общекосмические силы, придавая ему сверхобычные способности. С позиции японского мировосприятия тело лишь намекает на скрытый внутренний процесс, который не находит своего явного выражения вовне. Лишь в какие-то отдельные мгновения он, подобно молнии, может ударить в центр эмпирической ситуации, разрушая сложившееся равновесие, чтобы потом вновь исчезнуть, оставив в застывшей позе героя с мечом. Тело здесь целиком принадлежит бессмысленному эмпирическому миру, бессмысленному потому, что в нем так и не находит своего органичного выражения скрытый внутренний план жизни, прорывающийся в лишь отдельные изолированные моменты. Но вместе с тем тело здесь не есть нечто бессмысленное, ибо оно постоянно несет в себе намек на этот внутренний план, таит в себе глубину, которую можно разглядеть в застывшей позе.
Это различие тем более кажется странным, что и Китай, и Япония принадлежат к одному и тому же культурному ареалу, в котором Дао определяет процессуальность и ритм всех явлений жизни. Однако в Китае внутренний и внешний планы сливаются в едином процессе жизни, в то время как в Японии внутренняя процессуальность жизни так и не раскрывается во внешнем эмпирическом бытии. Возможно, это связано с тем, что опыт Дао, выросший из оснований китайской культуры, в Японию был привнесен извне, накладываясь на иные культурные интуиции. Этим обусловлено внутреннее противоречие японского культурного сознания, сочетающее глубину осмысленности жизни с ее явной внешней бессмысленностью.